Год “Педагога и наставника”. К 200-летию со дня рождения К.Д. Ушинского…

Константин Дмитриевич Ушинский неоднократно проводил параллели между педагогической деятельностью и медициной…Он называл эти виды деятельности особыми видами искусства — искусством медицины и искусством воспитания…И считал, что ни медицина, ни педагогика не могут быть названы науками в строгом смысле этого слова…Но каждая из них по своему, в конечном счете, должна быть способна способствовать исцелению от болезней организма (тела) человека и его человеческой души.

И конечно сегодня в 21 веке становится вполне очевидным тот факт, что медицина, как наука и искусство, и педагогика, как наука и искусство, должны вместе решать вопросы образования и сохранения физического, психического и духовно-нравственного здоровья каждого человека.

“Между искусством медицины и искусством воспитания много аналогии, и мы воспользуемся этой аналогией, чтобы показать яснее отношение теории к практике в деле воспитания.

Одно учение не может создать хорошего медика; для этого, конечно, необходима и врожденная наблюдательность, и многолетний опыт; но неужели поэтому должна быть отвергаема польза медицины как учения?

Далеко бы ушла медицина, если бы она остановилась на рецептах знахарей и случайно открытых врачебных свойствах некоторых медикаментов!

Каковы бы были результаты медицинской практики, если бы она, оставаясь только практикой, не обратилась за знаниями к наукам природы; если бы всякий без предварительной подготовки пускался в практику, надеясь на свои наблюдательные способности и рассчитывая только на личный опыт?

Сколько грубейших ошибок, которых теперь не сделает студент, далеко не кончивший медицинского курса, предстояло бы испытать на таком пути даровитейшему человеку, и эти ошибки, стоившие многим жизни, причиняя громадный вред, оставаясь личным опытом, не принесли бы ни малейшей пользы: всякий должен был бы начинать снова, для себя лично, ту же дорогу ошибок.

Самое предположение такой рутины в медицине кажется нелепым; но это только потому, что искусство лечения уже несколько веков опирается на науку.

Но чем же такое мнение лучше в приложении к воспитанию?

Почему от воспитателя можно не требовать предварительной подготовки к своему делу, предоставляя все его личной наблюдательности и его личному опыту?

Разве дело воспитания менее важно, чем дело медицины?

Разве предмет воспитания, душа человеческая, не имеет так же своих законов, как и предмет медицины, тело?

Почему анатомия, физиология, патология возможны для тела и не нужны для души?

Разве душа, как и тело, не имеет своего организма, не развивается по внутренним своим законам, не подвержена уклонениям от нормального состояния?

Разве в явлениях душевной деятельности, в развитии души в различных личностях, мы не замечаем ничего общего?

Разве здесь нет также фактов и законов?

Если медицинская практика, основанная единственно на рутине и предании, могла бы принести много зла и весьма мало пользы, то воспитательная практика, поставленная в то же положение, приносит столько же зла и столько же пользы.

Результаты дурной медицины виднее: они осязательны; но результаты дурного воспитания не менее существенны, и если они не так заметны, то только потому, что на них менее обращают внимания.

Конечно, не вся масса безнравственности людей и не весь мрак невежества может быть приписан недостаточности или ошибочности воспитания, как и не вся масса болезней и преждевременной смертности может быть приписана недостаточности или ошибочности медицины; и наоборот: не всегда здоровое состояние души или тела может быть приписано усилиям медицины или воспитания.

Но кто же в настоящее время может сомневаться в пользе научного пути медицины, указывая, с одной стороны, на раннюю смерть или болезнь, а с другой — на здоровое состояние и долголетие людей, никогда не прибегавших к пособию медика, или на несколько случаев удачного лечения знахарями?”…

“Нельзя требовать от медицины, чтоб не было случаев ранней смерти или повальных болезней;

нельзя требовать от воспитания, чтобы не было частных случаев испорченной нравственности, пренебрежения к идее и истине или каких-нибудь общественных недостатков, которые, как и эпидемия, имеют часто свои причины в обстоятельствах, не зависящих от медика или воспитания.

Но если бы медицина не могла ни предостерегать, ни предохранять от болезней, ни излечивать их, то к чему бы служили медицинские факультеты?”…

“Ни медицина, ни педагогика не могут быть названы науками в строгом смысле этого слова.

Ни той, ни другой нельзя выучиться, как выучиваются математике, астрономии, химии, анатомии и физиологи и проч.

И медицина и педагогика, кроме знакомства с науками из области философии и естествоведения, требуют еще умения приложить эти знания к делу — множества фактических сведений, не составляющих собственно науки, развития наблюдательности в известном отношении и навыка.

Но, не будучи наукой, педагогика, как и медицина, представляет возможность изучения теоретического и практического.

Нормальные школы, педагогические институты или заведения для приготовления педагогов необходимы так же, как и медицинские факультеты.

Нормальное училище без практической школы при нем — то же самое, что медицинский факультет без клиники; но и одна педагогическая практика без теории – то же, что знахарство в медицине.

Но могут заметить нам, что нельзя ставить медицину в параллель с педагогикой уже потому, что, тогда как медицина опирается на положительное изучение человеческого организма и имеющих на него влияние предметов природы, педагогика должна довольствоваться смутными, противоречащими, призрачными теориями психологов, – теориями, на которых нельзя построить ничего прочного.

Что изучение проявлений души сравнительно с изучением явлений телесного организма находится в весьма незавидном положении, с этим нельзя не согласиться.

Но кто же виноват, что психология в настоящее время не может стать наряду с анатомией, физиологией, патологией?

Не медицина ли своими требованиями подвинула вперед эти науки?

Не та же ли обязанность лежит на педагогике в отношении психологии, антропологии и логики?

В жалком бы положении находились теперь все науки, излагающие законы явлений человеческого организма, если бы медики-практики не принялись за эти предметы, не собрали, не проверили, не дополнили новыми опытами, не привели в систему всего множества отдельных заметок, сделанных по самым разнообразным поводам и разбросанных в самых разнородных сочинениях.

Явления душевной жизни столь же существенны, столь же неизменны, как и явления жизни телесного организма.

Если душа не представляет такого материального субстрата, как труп, зато она, живая, вечная, всегда сама готова отвечать на наши вопросы, подвергаться нашим наблюдениям и нашим опытам.

И разве мало было этих наблюдений и опытов?

• Всякий человек, умеющий заглядывать внутрь самого себя, есть уже готовый курс психологии;
• трудно найти какую-нибудь книгу, в которой бы не было психологического факта или взгляда на психологическое явление;
• вся история записывает только историю души человеческой, почти забывая историю его тела;
• каждая биография, каждая повесть, каждый роман, каждое стихотворение представляют множество психологических фактов и наблюдений; нет такого плохого педагогического курса, в котором бы не было целой системы психологических мыслей;
• а какое обширное поле для психологических наблюдений представляет педагогическая практика!

Разве обилие, а не недостаток материала может затруднять психолога-педагога.

Но не слишком ли мы многого, однако ж, требуем от педагога, по преимуществу человека практического, желая, чтобы он был в то же время и психологом?

Но разве на деле не всякий педагог — и без того психолог?

Он изучает своего воспитанника, его способности, наклонности, достоинства и недостатки, подмечает развитие ума, руководит им, хочет давать направление воле, упражнять рассудок, раскрывать разум, борется с леностью, с упорством, искореняет дурные природные наклонности, формирует вкус, внушает любовь к истине – словом, ежеминутно вращается в области психологических явлений… или заставляет зубрить учеников от точки до точки и наказывает тех, кто не выучил урока или шумит в классе.

Что-нибудь одно из трех:

• или психология такая легкая наука, что всякий практик-педагог знает ее без всякого подготовления;
• или педагог есть машина для задачи и спрашивания урока и наказания тех, кто попадается ему под руку (потому что само определение проступка требует уже знания психологии);
• или, наконец, педагог должен много учиться понимать душу в ее явлениях и много думать о цели, предмете и средствах воспитательного искусства, прежде чем сделаться практиком.

Знаю, что привычка смотреть на воспитание как на дело, доступное каждому, заставит многих подумать, взглянувши на громадность требований, что дело шло и без этого.

Шло, без сомнения; но как?

Пусть каждый педагог-практик, пишущий речь для торжественного акта или объявление о своем пансионе, подумает, как относятся его фразы о воспитании к самому делу!

Неужели же воспитание должно оставаться при фразах и довольствоваться блестящим ходом публичных испытаний.

Конечно, не всякий педагог-практик должен быть ученым и глубоким психологом, двигать науку вперед и способствовать созданию, испытанию на деле и исправлению психологической системы: эта обязанность лежит вообще на педагогах, потому что это единственный класс людей, для практической деятельности которых изучение духовной стороны человека является так же необходимым, как для медика изучение телесной.

Но от каждого педагога-практика можно и должно требовать, чтобы он добросовестно и сознательно выполнял долг свой и, взявшись за воспитание духовной стороны человека, употреблял все зависящие от него средства, чтобы познакомиться, сколько возможно ближе, с предметом деятельности всей своей жизни”.

Эти строки написаны в 1857 году.

“Журнал для воспитания”,
1857, № 1… К.Д. Ушинский.
“О пользе педагогической литературы”

Публикацию подготовил к.п.н., заслуженный педагог России В.Ю. Гармаш

Гармаш Владимир Юрьевич